msgbartop
Душеполезное чтение
msgbarbottom

15 Янв 09 К. Икскуль. Невероятное для Многих Но Истинное Происшествие

Глава 1.

Многие наш век (разумею XIX, ибо ХХ так еще юн, что было бы много для
него чести считаться с ним и давать ему определения, как веку) называют
“веком отрицания” и объясняют такую характерную особенность его духом
времени.

Не знаю, возможны ли тут вообще такие подобия
эпидемий, поветрий, но, несомненно, что, кроме этих, так сказать,
эпидемических отрицаний, не мало есть у нас и таких, которые всецело
выросли на почве нашего легкомыслия. Мы зачастую отрицаем то, чего
совсем не знаем, а то, о чем слышали, то не продумано у нас и тоже
отрицается, — и этого непродуманного накопляются целые вороха, и в
голове получается невообразимый хаос; какие-то обрывки разных, иногда
совсем противоречивых учений, теорий, и ничего последовательного,
цельного, и все поверхностное, неясное и туманное для нас самих; до
полной невозможности разобраться в чем-нибудь. Кто мы, что мы, во что
веруем, какой носим в душе идеал, и есть ли он у нас — все это для
многих из нас такие же неведомые вещи, как миросозерцание какого-нибудь
патагонца или бушмена. И удивительная странность здесь: кажется,
никогда люди не любили так много рассуждать, как в наш “просвещенный”
век, и рядом с этим самих себя не хотят осмыслить. Говорю это и по
наблюдению над другими, и по личному сознанию.

Не буду вдаваться здесь в общую характеристику моей
личности, так как это не к делу, и постараюсь представить себя читателю
только в моих отношениях в религиозной области.

Как выросший в православной и довольно набожной
семье и затем учившийся в таком заведении, где неверие не почиталось
признаком гениальности ученика, из меня не вышел ярый, завзятый
отрицатель, какими были большинство молодых людей моего времени.
Получилось из меня, в сущности, что-то весьма неопределенное: я не был
атеистом и никак не мог считать себя сколько-нибудь религиозным
человеком, а так как и то и другое являлось не следствием моих
убеждений, но сложилось лишь в силу известной обстановки, то и прошу
читателя самого подыскать должное определение моей личности в сем
отношении.

Официально я носил звание христианина, но,
несомненно, никогда не задумывался над тем, имею ли я, действительно,
право на такое звание; никогда мне даже и в голову не приходило
проверить — чего требует оно от меня и удовлетворяю ли я его
требованиям? Я всегда говорил, что я верую в Бога, но если бы меня
спросили, как я верую, как учит веровать в Него Православная Церковь, к
которой я принадлежал, я, несомненно, стал бы в тупик. Если бы меня
последовательно и обстоятельно спросили, верую ли я, например, в
спасительность для нас воплощения и страданий сына Божия, в Его второе
пришествие, как Судьи, как отношусь я к Церкви, верую ли в
необходимость ее учения, в святость и спасительность для нас ее таинств
и проч., — я воображаю только, каких нелепостей наболтал бы я в ответ.

Вот образчик: Однажды бабушка моя, которая всегда строго соблюдала пост, сделала мне замечание, что я не исполняю этого.

— Ты еще силен и здоров, аппетит у тебя прекрасный,
стало быть, отлично можешь кушать постное. Как же не исполнять даже и
таких установлений Церкви, которые для нас и не трудны?

— Но это, бабушка, совсем бессмысленное
установление, — возразил я. — Ведь и вы кушаете только так, машинально,
по привычке, а осмысленно никто такому учреждению подчиняться не станет.

— Почему же бессмысленное?

— Да не все ли равно Богу, что я буду есть: ветчину или балык?

Неправда ли, какая глубина понятий образованного человека о сущности поста!

— Как же это ты так выражаешься? — продолжала между
тем бабушка. — Разве можно говорить, бессмысленное установление, когда
сам Господь постился?

Я был удивлен таким сообщением, и только при помощи
бабушки вспомнил евангельское повествование об этом обстоятельстве. Но
то, что я совсем забыл о нем, как видите, нисколько не мешало мне
пуститься в возражения. да еще довольно высокомерного тона.

И не подумайте, читатель, чтоб я был пустоголовее, легкомысленнее других молодых людей моего круга.

Вот вам еще один образец.

Одного из моих сослуживцев, слывшего за человека
начитанного и серьезного, спросили: верует ли он во Христа как в
Богочеловека? Он отвечал, что верует, но сейчас же из дальнейшего
разговора выяснилось, что Воскресение Христа он отрицает.

— Позвольте, да вы же говорите что-то очень
странное, — возразила одна пожилая дама. Что же, по вашему, далее
последовало со Христом? Если вы веруете в Него, как в Бога, как же
вместе с этим вы допускаете, что он мог совсем умереть, то есть
прекратить Свое бытие?

Мы ждем какого-нибудь хитроумного ответа от нашего
умника, каких-нибудь тонкостей в понимании смерти или нового толкования
означенного события. Ничуть не бывало. Отвечает просто:

— Ах, этого я не сообразил! Сказал, как чувствовал.

Глава 2.

Вот совершенно подобная несообразность засела и, по недосмотру, свила себе прочное гнездо и в моей голове.

Я веровал в Бога, как будто так, как и следовало,
то есть понимал Его, как Существо личное, всемогущее, вечное; признавал
человека Его творением, но в загробную жизнь не верил.

Недурной иллюстрацией к легкомыслию наших отношений
и к религии, и к своему внутреннему устроению может служить то, что я и
не знал в себе этого неверия, пока так же, как и вышеупомянутого моего
сослуживца, его не обнаружил случай.

Судьба столкнула меня в знакомстве с одним
серьезным и очень образованным человеком; он был при этом и чрезвычайно
симпатичен и одинок, и я время от времени охотно посещал его.

Придя однажды к нему, я застал его за чтением катехизиса.

— Что это вы, Прохор Александрович (так звали моего
знакомого), или в педагоги собираетесь? — удивленно спросил я, указывая
на книжку.

— Какое, батенька мой, в педагоги! Хоть бы в
школьники порядочные попасть. Где уж других учить! Самому надо к
экзамену готовиться. Ведь седина то, видите, чуть не с каждым днем
увеличивается; того и гляди вызовут, — со своею обычною добродушною
улыбкою проговорил он.

Я не принял его слов в подлинном значении, подумав,
что ему, как человеку всегда много читающему, просто понадобилась
какая-нибудь справка в катехизисе. А он, желая, очевидно, объяснить
странное для меня чтение, сказал:

— Много всякой современной чепухи читать
приходится, вот и проверяю себя, чтоб не сбиться. Ведь экзамен то нам
предстоит грозный, грозный уже тем, что никаких передержек не дадут.

— Но неужели же вы верите этому?

— То есть как же в это не верить? Куда же я денусь,
позвольте узнать? Неужели так-таки и рассыплюсь в прах? А если не
рассыплюсь, так уж тут и вопроса не может быть о том, что к ответу
потребуют. Я не пень, я с волей и разумом, я сознательно жил и …
грешил…

— Не знаю, Прохор Александрович, как и из чего
могла сложиться у нас вера в загробную жизнь. Думается, умер человек —
и всему тут конец. Видишь его бездыханным, все это гниет, разлагается,
о какой же жизни может явиться тут представление? — проговорил я, тоже
высказывая, что чувствовал и как, стало быть, сложилось у меня понятие.

— Позвольте, а куда же Лазаря Вифанского прикажете
мне девать? Ведь это факт. И он ведь такой же человек, из этой же глины
слеплен, что и я.

Я с нескрываемым удивлением смотрел на моего собеседника. Неужели же этот образованный человек верит таким невероятностям?

А Прохор Александрович, в свою очередь, посмотрел на меня пристально с минуту и затем, понизив голос, спросил:

— Или вы не верите?

— Нет, почему же? Я верую в Бога, — ответил я.

— А богооткровенному учению не верите? Впрочем,
нынче и Бога стали различно понимать, и богооткровенную истину стал
чуть не каждый по своему усмотрению переделывать, какие-то
классификации тут позавели: в это, мол, должно верить, а в это можно и
не верить, а в это и совсем не надо верить! Как будто истин несколько,
а не одна. И не понимают, что они уже веруют в продукты собственного
ума и воображения, и что если так, тогда уж для веры в Бога тут нет
места.

— Но нельзя же всему верить. Иногда встречаются такие странные вещи.

— То есть непонятные? Заставьте понять себя. Не
удастся — знайте, что вина здесь в вас, и покоритесь. Начните
простолюдину толковать о квадратуре круга, или еще о какой-нибудь
премудрости высшей математики, он тоже ничего не поймет, но из этого не
следует, что и самую эту науку следует отрицать. Конечно, отрицать
легче; но не всегда… лепо.

Вдумайтесь, какую, в сущности, несообразность вы
говорите. Вы говорите, что в Бога веруете, а в загробную жизнь нет. Но
Бог не есть же Бог мертвых, но живых. Иначе какой же это Бог? О жизни
за гробом говорил Сам Христос, неужели же он говорил неправду? Но в
этом не могли Его обличить даже злейшие враги. И зачем тогда приходил и
страдал Он, если нам предстоит лишь рассыпаться в прах?

Нет, так нельзя, это нужно непременно, непременно,
— вдруг горячо заговорил он, — исправить. Ведь, поймите, как это важно.
Такая вера должна ведь совсем иначе осветить вашу жизнь, дать ей иной
смысл, направить иначе всю вашу деятельность. Это целый нравственный
переворот. В этой вере для вас и узда, и в то же время утешение, и
опора для борьбы с неизбежными для всякого человека житейскими
невзгодами.

Глава 3.

Я понимаю всю логичность слов почтенного Прохора Александровича, но,
конечно, несколько минут беседы не могли поселить во мне веры в то, во
что я привык не верить, и разговор с ним, в сущности, послужил лишь к
обнаружению моего взгляда на известное обстоятельство, — взгляда,
которого я сам дотоле хорошо не знал, потому что высказывать его не
приходилось, а раздумывать о нем и подавно.

А Прохора Александровича, по-видимому, серьезно
взволновало мое неверие; он несколько раз в течение вечера возвращался
к этой теме, и когда я собирался уходить от него, он наскоро выбрал
несколько книг в своей обширной библиотеке и, подавая их мне, сказал:

— Прочтите их, непременно прочтите, потому что так
этого оставить нельзя. Я уверен, что рассудочно вы скоро поймете и
убедитесь в полной неосновательности вашего неверия, но надобно это
убеждение провести из ума в сердце, надо, чтобы сердце поняло, а иначе
оно продолжится у вас час, день — и опять разлетится, потому что ум —
это решето, через которое только проходят разные помышления, а кладовая
для них не там.

Я прочел книжки, не помню уж, все ли, но оказалось,
что привычка была сильнее моего разума. Я признавал, что все написанное
в этих книжках было убедительно, доказательно, (по скудости моих
познаний в религиозной области я и не мог возразить чего-нибудь
мало-мальски серьезного на имевшиеся в них доводы), а веры у меня
все-таки не явилось.

Я сознавал, что это не логично, верил, что все,
написанное в книгах — правда, но чувства веры у меня не было, и смерть
так и оставалась в моем представлении абсолютным финалом человеческого
бытия, за которым следовало лишь разрушение.

К моему несчастью, случилось так, что вскоре после
означенного разговора с Прохором Александровичем я выехал из этого
городка, где он жил, и мы больше с ним не встречались. Не знаю, быть
может, ему, как человеку, располагавшему обаянием горячо убежденного
человека, удалось бы хотя сколько-нибудь углубить мои взгляды и
отношения к жизни и вещам вообще, и через это внести и некоторое
изменение в мои понятия о смерти, но, предоставленный самому себе и не
будучи вовсе по характеру особенно вдумчивым и серьезным молодым
человеком, я нисколько не интересовался такими отвлеченными вопросами и
по своему легкомыслию даже на первое время ни капельки не задумался над
словами Прохора Александровича о важности недостатка в моей вере и
необходимости избавиться от него.

А затем время, перемена мест, встречи с новыми
людьми не только выветрили из моей памяти и этот вопрос, и беседу с
Прохором Александровичем, но даже и самый образ его и мое
кратковременное знакомство с ним.

Читать далее - К. Икскуль. Невероятное для Многих Но Истинное Происшествие

Reader's Comments

  1. |

    Спасибо очень полезная и познавательная статья !
    Автору спасибо

  2. |

    Отличный сайт и дизайн хороший !

  3. |

    Спасибо мне понравилось. Есть о чем задуматься.

Leave a Comment

*